[audio]http://pleer.com/tracks/8210600vuHm[/audio]

Вацлав редко пользуется кнутом, не потому что он не любит его. Наоборот, он обожает звук, с которым толстый кожаный трос рассекает воздух, он любит смотреть, как тот врезается в нежную кожу спины распарывая ее и оставляя на теле красные, часто кровавые, следы. Вацлав любит накручивать кнут себе на руку и заглядывать в заплаканные глаза Томаша. Он любит все то, что так не любит его близнец. Поэтому он редко пользуется кнутом, только когда брат действительно провинится.

Свист. Удар. Крик. Щелчок. Кровь.

Боли нет. Или она есть, но ее уже давно нет, потому что она ничего не значит. Он чувствует, как тело кнута соприкасается со спиной, как начинает выступать горячая кровь. Вскрикивает за мгновение до этого. Страх, предвкушение, знание того, что когда-то это было больно, но сейчас. Сейчас это как игра в кошки-мышки, кто кого догонит и пока что он успевает забежать в нору до того, как боль придет. Боль. Они с братом всегда чувствовали друг друга, как чувствуют себя все близнецы. Он знает, что они всегда делили это на двоих. Он так же знает, что брату не понравится его упрямство.
"Я не слышу", раздается тихий и вкрадчивый голос Вацлава, который звучит только для него. Удивительно, но только с ним тот говорит так. Больше ни с кем. Если бы кто-то спросил у них когда-нибудь, кто виноват и кто начал все это, то не получил бы точного ответа. Можно только приходить к выводу, что все началось с отца, но если задуматься а было ли оно так? Он прекрасно помнил то время, когда они были подростками. Как сейчас помнил, как руки держатся за спинку деревянного стула, а спина прогибается под ударами ремня. Странные, исковерканные и не верные чувства, которые приходили в тот момент, без своевременного вопроса: зачем они это делают? Он никогда не бежал от Вацлава, только от отца, когда тот брал в руки ремень.
Боли нет. Только руки все сильнее и сильнее сжимают дерево перекладины над головой. Им никогда не нужны были веревки. Только игра с самими собой и силой воли. Не отпусти, ведь если отпустишь - проиграешь. Он понимал это всегда, и что символично - всегда это было дерево. Как будто он яблоко, весящее на ветке. Отпустишь - упадешь во тьму - убьешься об траву и тебя выкинут. Он никогда не считал себя гнилым яблоком, хотя пожалуй следовало бы. Они уже слишком взрослые, чтобы понимать всю ненормальность своих отношений, но по другому жить уже не представляется возможным, даже когда понимаешь, что после них в саду не останется никого. его скорее всего продадут другим людям, возможно его срубят, а на месте выстроят многоэтажку.
- Томаш, - только слыша свое имя, он открывает глаза и смотрит на брата. Тот почти испуган. Его беспокоит то, что он молчит, но и ответить тоже не дает. Он знает. Знает, что близнец играет с ним. Вацлаву никогда не нравилось то, как играет с огнем его брат. А Том всегда знал, что может играть сколько угодно, ведь тот остановится. За секунду до поражения, но остановится, потому что они братья, потому что две половины одного целого. Он смотрит на брата с искренним сожалением в глазах, не потому что снова играет с его яростью, а потому что действительно сморозил глупость. Кажется, хочет сказать именно об этом, но рука Вацлава опускается на щеку, отчего в глазах на мгновение темнеет, а этого достаточно, чтобы брат ушел обратно.

Свист. Удар. Крик. Щелчок. Кровь.

Он чувствует руку брата на спине. Прикосновение почти такое же, как ночью, когда действуют совершенно другие правила. Как будто вся жизнь и весь мир делятся на черное и белое. Днем это палящее солнце, которое приносит боль, ночью - луна, которая холодит разгоряченное тело. Он знает, что призрак его боли касается Вацлава. Видит краем глаза, как тот чувствует ее, как будто это первый раз.
Школа была единственным нормальным, что могло бы быть в его жизни. Единственное, что всегда оставалось неизменным - брат и его чувства. Ревность, он всегда знал, что это именно она, потому что с самого рождения чувствовал, что они принадлежат друг другу. Даже тогда, он затевал игру с братом, даже не отдавая себе отчета в этом. Ему нравилось смотреть на его реакцию, нравилось, что тот тихо бесится, когда Том уезжает куда-то с друзьями.
"Ты ведь всегда знал, что эти отношения никогда не закончатся ничем хорошим. Ты знал, что игра с огнем опасна. Ты знал, как он отреагирует, когда ты приведешь ее домой... Ты знал это, но все равно сделал, просто потому, что где-то очень глубоко внутри хотел этого. Тебе не нужна была она, только он и ты всеми силами заставлял его приходить к тебе... Ты знал, что ему это нравится, видел по взгляду, как он реагирует на твою боль, на твое тело, которое извивается под ударами кнута... Ты знал, что надо делать и ты делал... Ты знал..."
Никто никогда не ответит точно на вопрос, а был ли виноват отец или сам Томаш в том, что случилось. Возможно именно из-за неизвестности, что служит ответом на этот вопрос, он не сдал брата после того, что произошло. Он просто стал осторожнее с одной стороны, но безрассуднее с другой. О его глупости напоминали три полосы, пересекающиеся в кресты на спине,  оставшиеся после того случая. Это был один из плюсов для матери, которой теперь еще легче было отличить одного брата от другого.
Он всегда будет знать, что виноват был он сам. Каждый раз, когда приходил к брату и тащил за собой туда, где их не увидят и не услышат и давал брату ремень. Говорил, что он виноват перед ним, рассказывал и рассказывал, пока в глазах Вацлава не загорался тот самый огонь. Не правильные отношения, до которых никому кроме них не должно было быть дела. Только родителям, от которых приходилось прятаться часами, потому что руки тряслись, а любое прикосновение отзывалось во всем теле, потому что Вацлав опять не сдержался. Переборщил, но все равно остановился ровно в тот момент, когда и должен был.
Но родителей не стало.
Им не нужно было теперь прятаться. Дом опустел, но стал только их. Тут бывали посетители, визитеры и случайные прохожие, но все равно он принадлежал только им. Продолжал хранить секрет и оберегать братьев от мира, который лежал там, за пределами сада. Они остались одни друг у друга. Навсегда вместе. Только вдвоем.

Свист. Удар. Крик. Щелчок. Кровь.

- Пять, -наконец сдается он, понимая, что уже начинает переигрывать. Он повторяет это громче, потому что брат требует этого. Он не говорит - шесть, только потому, что знает - его упрямство играет против него. Он думает о том, что они еще вернутся к тому разговору, но на этот раз, Том будет говорить по-другому. Так как он умеет говорить, чтобы брат сам дошел до нужной ему мысли. Прошло уже более десяти лет с момента смерти родителей. Нет, он не хочет ничего менять в их жизни, но он и не хочет чтобы сад, - их сад, - достался какому-то постороннему человеку.
[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]

[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]
Том смотрит на сад, который раскинулся за окном. Он почти не видит его, потому что слезы туманят взгляд. Мужчина почти не чувствует их, так как все его чувства сосредоточены на брате и кнуте, который раз за разом опускается на спину. Тело выгибается, а руки только сильнее сжимают балку. Том не уверен в том, что чувствует в такие моменты. С одной стороны - это близость с братом, которой не бывает ни в какой другой момент. С другой стороны - вину, которая накатывает волнами, пока брат снова и снова замахивается.

Шесть.

Он считает вслух, громко и четко. Так, как учил их отец в те часы, когда заставлял одного брата измываться над другим. Вацлав всегда находил его после. Где бы он не прятался, близнец точно знал, где его найти. Будь то старые конюшни, которые покосились настолько, что годились разве что на костер или берег озера, который зарос камышами, в которых просто было затеряться. Но снова и снова брат находил его. Томаш никогда не плакал, он просто сидел, найдя такое место, которое вызывало чувство защищенности. И это чувство усиливалось, когда приходил брат. Его руки касались вновь изуродованной спины и втирали в нее мазь, сделанную матерью. Тепло такого родного, но в тоже время чужого, тела приносило спокойствие и умиротворение. Как будто все так и должно быть. Как будто это нормально.
Даже после смерти родителей, он приходил в эти места, прячась скорее от себя, чем от Вацлава, который к тому моменту становился таким же, как и в детстве. Но они уже не обнимались. Один сидел, зажавшись в угол старого стойла, а другой стоял, облокачиваясь плечом на единственную колонну, которая держала потолок. Они не говорили. Не касались друг друга, потому что таковы были правила.

Семь.

Он считает так же громко, как и всегда, но сбивается, чувствуя слишком острую боль. Кнут повторно проходится по одному и тому же месту. Боль, как жидкий металл растекается по спине, оставляет после себя фантомный след, который будет гореть до следующего удара. Томаш не сдерживает крика. Он вообще не сдерживает звуков, которые рвутся из горла наружу, взлетают под потолок и остаются где-то там. Замирают в воздухе, что бы звенеть ветром по ночам.
Эти звуки всегда наполняли их дом. Как отголоски прошлого. Того, чем была их семья. Кем были их предки. По ночам, он не раз слышал крики матери, но только сильно-сильно затыкал уши и жался к брату, который спал и не слышал их. Иногда Том думал о том, что сходит с ума, что все это снится ему и на самом деле ничего не происходит. Только игра воображения, которое разыгрывалось после страшных баек про их деда.
Но потом, когда они разбирали дом, выкидывая ненужное, братья нашли сундук и комнату. Она была частью подвала, но замурована в дальней его части. Томаш прекрасно помнил, как они открыли сундук, как его руки касались кнута. Но он не слышал ржания лошадей, только крики. Крики людей, женские и мужские. И чем больше предметов он трогал, тем сильнее тряслись его руки. Он не был сумашедшим. Он действительно слышал то, что слышал. И это было их наследие. Их судьба жить в саду из яблок, пряча всю гниль их семьи.

Восемь.

Он все еще считает громко и четко, хоть и сбивается потому что воздуха становится меньше. Как будто с каждым новым ударом кто-то закручивает винты, удерживающие тиски и они все сильнее и сильнее сжимают грудь. Тяжелое дыхание вылетает из легких, смешиваясь со стоном боли. Боль змеей окутывает тело, на мгновение сворачивается в тугой узел чуть ниже живота и снова разворачивается, когда кнут соприкасается со спиной.
Это не правильно, просто потому что все в этом доме не правильно. Но это если смотреть глазами обычного человека, который жил за пределами сада. Для них же это настолько же нормально, насколько было нормально для их предков. Для них все началось с отца. Для того с его отца и так далее по наростающей. В такие моменты, как этот Том забывает обо всем, что называют нормальным. Для него нормально то, что происходит сейчас. Нормальна рука брата, которая снова и снова заносит кнут для удара. Нормально и то, что брат реагирует на его боль. Нормально то, что он сам чувствует благодарность за это, потому что он виноват, он это заслужил. Просто в очередной раз забыл, где его место.

Девять.

Он снова произносит громко, но не так четко. Девять, всего лишь девятый удар, а Вацлав как будто считает, что переборщил. Томаш видит миг сомнения в глазах брата, который встал перед ним. Он смотрит в ответ. Говорит взглядом, что еще один, последний, он выдержит потому что должен. Не отпустит, не скажет хватит, - все еще будет стоять и принимать столько ударов, сколько брат решит ему дать. Потому что Вацлав прав. Он всегда прав и он всегда решает.
Он снова смотрит на сад, который цветет. Скоро пойдут яблоки и почти все время будет уходить на их сбор и уход за деревьями. Им придется нанять помощника, который не задержится в доме надолго. Он не узнает, что происходит на чердаке этого дома. Ему не дадут узнать, даже если он начнет спрашивать, почему спина одного брата горит красным. На это всегда есть объяснение. А вечером, когда помощник уйдет, они снова окажутся на чердаке, потому что Томаш снова не сумел до конца спрятать следы, доказательство того, что они не такие как все.

Десять.

Он в последний раз произносит все громко. Это как рубеж того, что было до и будет после. Казалось бы слишком размытая граница, но это не так. Руки отпускают дерево, а ноги подкашиваются, тело оседает на пол. Легкие учатся дышать заново, наполняясь воздухом и выпуская его обратно. Вацлав откладывает кнут и берет его на руки. Заботливо, но в тоже время снова причиняя боль руками, которые удерживают плечи. Но Том знает, что это происходит не специально. Потому что специально уже было, в тот момент когда рука брата легла на спину, как будто это проводник от одного к другому, по которому перетекает боль.
Они оказываются в старой ванной комнате. Она всегда была особенной. Тут не действовали никакие правила, только тут они могли быть собой настолько, насколько хотели. Вацлав опускает его в воду, которая холодит разгоряченную кожу. Еще в начале их 'игры' вода была горячей, но теперь остыла достаточно, чтобы не приносить еще большего дискомфорта.
Только ночью они рушат все границы дозволенного, касаясь друг друга снова и снова, переставая быть братьями. Любовники только ночью, и этому нет причины. Они никогда не делают этого днем, как будто стыдятся. Как будто все еще пытаются быть настолько нормальными насколько могут. Но сейчас и здесь не сущнствует дня и ночи. Поэтому руки Вацлава такие нежные, поэтому каждое его прикосновение вызывает дрожь в теле. Том ложится спиной на край ванны и она охлаждает всю ее поверхность разом. Он тянет брата на себя, как можно ближе и все равно, что тот в одежде, которая намокнет. За это он ответит позже, а сейчас он хочет чувствовать брата настолько близко, насколько может это позволить старое эмалерованное карыто. Насколько Вацлав позволит ему это.

[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]

Том слышит вздох брата, он даже не удивлен этому. Очередная шалость младшего, как будто они опять в детстве, приводит к очевидной вещи. Но Вацлав знает, что он нужен ему, что Томаш просто хочет почувствовать его рядом, убедится в том, что теперь все в порядке. Он улыбается, когда брат залезает в ванную, прямо так, хотя Том прекрасно знает что брат не любит мокрой одежды. Он хочет помочь ему с одеждой, но не уверен, что брат снова не вспылит, хотя это его обязанности. Он тянет руки к кофте и брюкам Вацлава и помогвет ему раздеться, а потом снова откидывается спиной на ванную.
Ноги брата лежат на его плечах, а сам Том водит по ним пальцами, начиная от подъема и заканчивая голенью. Он почти не слышит вопроса про озеро. Только когда повисает минутная тишина, он смотрит на брата и улыбается. Да, конечно они пойдут на озеро, как и всегда.

Ты помнишь...

Каждый раз, когда они приходят на озеро, высоко в небе луна. Она серебрит водную гладь и играет отблесками на телах, которые погружаются в озеро, а затем выныривают. Один, словно специально, в дали от другого выныривает и оглядывается. А затем улыбается, завидев свое отражение вдалеке от себя. Он смеется и манит к себе, руками, улыбкой. И снова они оказываются рядом.
Том прекрасно помнит, как они пришли сюда в первый раз. Вдвоем, потому что было уже негде спрятаться от родителей. Только ночное озеро могло скрыть то, чем они занимались. Странно было видеть перед глазами отражение луны, а не сад яблок. Позже, когда они сидели на берегу, а вода подбиралась все ближе и ближе к стопам, накрывая их холодом, Том принял одно не хитрое, но очень странное и трудное решение. Он поцеловал брата. В первый раз, как будто говорил ему спасибо и точно не знал за что. Не считал времени, сколько длился этот поцелуй, но затем осознав, отстранился и вскочив убежал. Даже не остановился, когда брат приказал ему. Проще было заплатить потом, чем объясняться тогда.
Томаш открыл глаза, когда брат заговорил об Ани. Нет, он знал, что близнец сделает для него все, но сейчас... Сейчас был тот момент, когда он не понимал поведения Вацлава. Нет, он не был обижен на то, что брат выпорол его. Он просто не думал, что тот так быстро изменит свое мнение. Как и всегда, разговоры об Агнешке будили воспоминания.

Ты всегда хотел...

Он был обеспокоен поведением брата. Тот вернулся из города и был сам не свой и докопаться до истины Томашу не удавалось. На какие бы уловки он не шел, Вацлав уходил от ответов, а когда брат совсем достал его, то ударил. Томаш отступил, но только не его интерес и беспокойство за брата. Но видимо тогда Вацлаву было не до этого.
В том 'заведении' они оказались спустя месяц после того случая. Том почти сросся с братом, хотя у него никогда не было проблем с общением и адаптацией на новом месте. Но этот дом, он пугал. А оказавшись внутри, парень и вовсе сначала закрыл глаза и только рука брата, за которую он держался своими, не давала ему сбежать. Младший ни о чем не спрашивал, только шел вслед за Вацлавом, наблюдая колейдоскоп картин. Странных, но таких близких им. Наконец брат остановился, вслед за ним и Том, который засмотрелся на пару, которая играла с воздухом. Томаш перевел взгляд сначала на близнеца, а потом и туда, куда он смотрел.
Их было трое. Двое сидели в креслах и разговаривали, а третий сидел у ног одного из них и ... тогда он предпочел отвести взгляд. Но то, как смотрел на них брат, говорило о многом. А потом, они встретили Ани, которая стала им мамой, бабушкой и учителем в одном флаконе. По-крайней мере, так казалось самому Тому, который сам многому у нее научился.

Этот первый раз ...

Он толком и не знал, почему именно так произошло. Почему так долго ждали. Возможно, тому виной был отец, от которого нужно было все скрывать. Или же боязнь Тома сделать что-то не так. Или же Вацлав, который как будто ждал, когда брат будет готов. И вот им двадцать. Странно, что родители поддержали их желание уехать праздновать на море. Море - такое далекое, но и близкое в тоже время. Они прибыли туда ночью, на поезде, где с ними в купе никого не было. Еще бы, люди не особо стремятся покупать верхние места, когда нижние заняты. Он долго смотрел в окно и улыбался пейзажу за ним. В санатории, в котором они должны были пробыть несколько дней, близнецы оказались под утро. Они приехали только отдыхать, поэтому кроме завтрака их ничего не беспокоило.
Сегодня, им должно было исполнится двадцать. Это происходило на третий день пребывания. Том долго стоял перед зеркалом в ванной, смотря на себя в зеркало. Вацлав уже давно был в кровати и ждал его, просто потому что было пора спать. Он протер запотевшее раз в десятый зеркало и вышел к брату. Как был, в полотенце и подойдя к кровати потянул за одеяло. Сел на кровать и устроился на коленях брата. Тот как будто был удивлен, но отвечал на поцелуи младшего и дал себя раздеть. Одинаковые снаружи и такие разные внутри. Они провели эту ночь - их первую ночь, - как любовники, не братья. Он не был уверен в том, что делал все правильно, но как и в случае с Темой, они позновали все скорее методом проб и ошибок.

Он был...

Томаш едва заметно помотал головой, отгоняя ведение их первой ночи и вернулся в реальность. Стоило ответить Вацлаву, который показывал - он может пересесть к нему. Что Том и сделал, плавно отрывая спину от края и оказываясь в кольце рук близнеца. Он закрыл глаза и уже не видел, как близнец смотрит на сад. В конце концов они оба любят этот сад, он все, что у них есть и будет до самой смерти. Томаш кутаясь в тепло брата, начал засыпать, как и всегда в его руках.
Он плавно открывает глаза через некоторое время и смотрит на Вацлава, который кажется тоже дремлет. Томаш улыбается и садясь, берет в руки мочалку. Забавно, но братья так и не привыкли к новомодным гелям для душа, поэтому он намыливает мочалку обычным мылом и начинает натирать им брата. Начинает с рук, которые огрубели от трудной работы в саду, затем переходит на плечи, шею, спускается на грудь. Проходит руками по животу и ведет ими по ногам. Для этого приходится передвинутся обратно, на другую сторону ванной, спиной к брату. Он трет его ноги, перебирает пальцы и улыбается. Это его работа, его роль в их паре. Но периодически он забывает об этом или скорее не чувствует, потому что Вацлав заботится о нем так же, как и он сам. Заканчивая, он просит брата сесть и оказывается за его спиной, чтобы закончить с тыльной стороны. Они встают, потому что так удобнее. Закончив с телом брата, он помогает ему смыть мыло и переступает через край ванной. Берет полотенце и ждет его.  Вытирает руки, тело, ноги, опускаясь на колени, а потом собирает мокрую одежду брата, кидает ее в стирку и идет за новой. У них сегодня еще столько дел, а они забылись. Эта комната и правда... другая.
Одевшись он легко целует брата в щеку и идет вниз. Их ждет ужин, а еще надо закончить с ветками, которые будут клониться вниз, когда пойдут яблоки. Томаш начинает колдовать на кухне, приготавливая ужин. В основном это мясное жаркое. Он ставит горшки в духовку и потягивается. Пока то готовится, они могут идти в сад и заниматься своей работой. Завтра брат поедет к Ани и возможно перспектива спасти сад не будет такой далекой.

Томаш начинает беспокоиться, когда Вацлав запаздывает к ужину. Он ходит по кухне, в тысячный раз, проверяя, насколько ровно стоят тарелки и лежат приборы. Он то включает, то выключает огонь под сковородой. Он помнит, что брат остался еще, укреплять ветки деревьев, но по подсчетам деревьев осталось всего несколько, и даже один брат мог бы уже вернуться, но его все нет. Младший начинает кусать губы, как и всегда, когда ему становилось не по себе.

Это было, как будто вчера…

Это был первый раз, когда отец велел Вацлаву самому наказать младшего.  Том сидел на полу и держался за щеку, в которую некоторое время назад прилетела рука. Голова кружилась от резкой смены положения, но протрезвела, едва отец позвал Вацлава. Младший смотрел на старшего глазами полными ужаса. Нет, только не ты… нет, пожалуйста.
Но они оба понимали, что если не подчиняться, то влетит обоим и влетит так, что их не спасет уже скорая. Именно поэтому он встал тогда, когда рука отца дернула его за плечо, веля встать и обнажить спину. Он бросил на брата последний взгляд. Тот, в котором говорилось, что не смей меня жалеть, иначе будет хуже. Встал, оперевшись на стул и закрыв глаза. Пять, всего пять ударов ему нужно было пережить, но то, что рядом стоял брат, меняло все правила и условия. Это было уже совсем другое уравнение.
Раз, ремень ударяется о спину, и он кусает губу. Два, Вацлав медлит, видимо думает, что уже перегнул, но у него нет выбора, поэтому он наносит еще удар. Три, ремень попадает по уже алеющей полосе на спине, и Том прокусывает губу. Четыре, еще удар, но оба брата молчат. Только сопение отца над ухом разбавляет полную тишину. Пять, он все же не сдерживается и издает тихий стон. Не понятно, что болит больше: спина или же губа. Этот вопрос будет преследовать его еще очень долго, потому что каждый раз, когда отец дает Вацлаву в руки ремень, Томаш прокусывает себе губу.

Но оно отличается от того, что есть сейчас…

Они ужинают в полнейшей тишине. Странно, но Тому иногда кажется, что их мысли соединены в одно. И они постоянно рядом, даже если находятся в разных местах. Знают, о чем думает каждый, что он чувствует, видит. Они не разговаривают потому, что им это не нужно. Достаточно только взгляда. И Том получает этот взгляд в тот момент, когда Вацлав встает и идет на улицу.
Томаш собирает посуду и складывает ее в раковину. Кажется, кто-то из рабочих предлагал им посудомоечную машину. Но братья отказались. Вацлав категорическим – нет. А он, как и всегда, смягчая острые углы.  Да и не привычно как-то менять привычное положение вещей, чем-то другим.  Поэтому Томаш сейчас моет тарелки, оттирая их до блеска, до хруста. Он точно знает, что на них нет ни пятнышка, чего нельзя сказать об электронике. Младший ставит на полку последнюю тарелку и идет в сад.
Он уже знает, что Вацлав решил ехать на велосипедах. Еще тогда, когда брат говорил об озере в ванной, он знал, что они поедут не на машине. Ностальгия по детству или же что-то другое? Небо еще не потемнело, но осталось несколько мгновений, прежде чем оно станет цвета угля. Чистое, без единого облака. Такое, что спокойно можно смотреть на звезды, а луна будет открыто смотреть на них и улыбаться полумесяцем. Странно, но именно луна никогда не отвергала и не укоряла их двоих. Она просто, как добрая бабушка, наблюдала с небосклона и как будто повторяла, что все хорошо. Что в том, что они делают, нет ничего постыдного.

Как солнце и луна…

Казалось, что они похоронили родителей только вчера. Но прошло уже несколько месяцев. Казалось, что только вчера, они лежали на берегу озера и целовались. В дали от дома, от родителей и от всего остального. Это был их последний раз перед отъездом в университет. Последний раз, когда надо прятаться от отца. Но надо было так случиться, что они чуть не попались. Едва-едва. Только из-за скорости, один из них успел нырнуть в воду, а второй натянуть штаны. Отец был зол. Кажется, он догадывался чем занимаются близнецы. Он кричал, но в этом не было ничего удивительного. Чем старее он становился, тем сильнее пил и громче кричал. Нельзя было так думать, но Томаш желал, чтобы его не стало. Чтобы он, наконец-то, сдохнул, упившись вусмерть, и оставил их в покое. Но видимо, этому не суждено было исполниться.
Накричавшись, Кравчик-старший ушел, поминая обоих сыновей, на чем свет стоит.  А братья стояли на берегу и смотрели ему в след. И только луна смотрела на все происходящее с неизменной улыбкой. Той самой. Томаш с минуту смотрел на него, а потом снова поцеловал брата, чтобы затем собрать вещи и пойти домой. Их уже не наказывали, но отец всегда мог найти чем их достать или задеть.

Ведь луна, она такая холодная…

Они приехали на озеро, когда полумесяц освящал все вокруг. И в очередной раз, Том подумал о том, что им уже не нужны ни глаза, ни руки, чтобы добраться сюда. Они знали эти места лучше, чем любой другой, они бы не заблудились, даже если бы все тут вырубили, а озеро закопали. Братья бы шли по памяти. По внутреннему представлению о том, как выглядит это место.
Велосипеды остались у ближайших к воде деревьев. В стороне, но не далеко, так чтобы всегда можно было без труда уехать обратно. Никто из них даже не думал о том, что их могут украсть. Таких людей просто не было. Да и кому нужны подобные средства передвижения, где ножной тормоз срабатывает, когда тянешь педаль назад, а передача всего одна?
Томаш, как и всегда подошел к воде и сел у ее края, водя рукой над поверхностью. Вода казалась холодной, но это было только первое ощущение. Он знал, что все не так. Поэтому он медленно стащил с себя одежду. Знал, что брат там за его спиной смотрит.  Скользит глазами по его рукам, которые вытянулись, чтобы было удобнее, по плечам, спине, на которой все еще виднелись следы их дневных отношений. Любовался ими, так же как и его бедрами, ногами.
Вода смыкается над его головой, когда парень с места прыгает в воду. Ему не нужно разбегаться или заходить на какую-то глубину. Берег остался правее, там, где они оставили велосипеды и там, откуда за ним наблюдал брат. Здесь же оно сразу уходило на несколько метров вниз. Удобно и не нужен никакой причал для лодок. Впрочем, его тут никогда и не собирались делать.
Томаш выныривает под луной и оглядывается на берег. Волосы липнут к лицу, но он их убирает назад и смотрит на Вацлава. Улыбается, почти смеется. Делает это за них двоих, потому что это его роль. Он не обращает внимания на то, что вода холодит разгоряченные раны, но не щиплет, потому что еще тогда, в ванной Вацлав обработал каждый удар, каждый порез, что оставил на его теле кнут. Вода остужает, помогает успокоить мысли, которые так и норовят унестись далеко в прошлое. Но это не на долго. Стоит брату оказаться рядом, как они исчезают, оставляя после себя только эти два слова: «здесь» и «сейчас».
[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]

[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]

Том улыбается тому, что брат рядом. Что его руки ложатся на талию и прижимают к себе. Это все еще странно. Они две части одного целого, но такие разные. Руки Вацлава на много грубее, чем у него, хотя работают они одинаково. Том чувствует это кожей, каждую шершавость на пальце и ладони брата. Именно сейчас он чувствует это остро, потому что тело холодит вода, а в доме были совсем другие ощущения. Руки ведут по спине, поднимаясь от ягодиц к лопаткам, собирают и наматывают на кулак волосы. Дыхание у брата горячее. Оно оседает на губах перед тем, как Вацлав его целует. Первый, сам. Это бывает очень редко, поэтому Томаш запоминает каждый момент. Каждое переплетение языка, каждое их касание. Они целуются, пока луна серебрит воду, пока весь мир где-то там засыпает.
Мир меняется. Но не потому, что день сменяется ночью. Не потому, что меняются братья, которые так и остаются одинаковыми. Просто в этот момент, они как будто чужие люди. Не связанные родством. Муж и жена, которые уже много лет в браке. Их все еще тянет друг к другу. Но уже не так, как это было в молодости.

Том улыбается, чувствуя руки брата, которые вычерчивают пальцами узоры на спине, соединяя следы от ремня. Младший смеется и брызнув в лицо брата - уплывает от него. Ныряет и озеро смыкается над его головой. Он знает, что Вацлаву это вряд ли понравится, но когда-то давно, когда они были маленькими, один точно так же уплывал, а другой догонял. Только сейчас воды в озере была темной, густой и почти ничего нельзя было разглядеть. Томаш заворачивает к берегу, потому что они все еще прекрасно ориентируются в пространстве. Он знает, что брат догонит его и только еще сильнее улыбается, когда снова чувствует его руки, до синяков впивающиеся в его бедра. Младший выныривает, потому что воздух резко кончается в легких. Он чувствует колючую щеку брата, которая царапает чувствительную кожу. Кусает губу, потому что вода все еще холодная, а Вацлав под водой.

Том улыбается, потому что спина наконец касается дна и они оказываются на берегу. Хочет снова сбежать от брата, который крепко держит, но тем не имение дает выбраться из воды ровно настолько, чтобы она скрывала только ноги. Томаш смотрит в глаза брата и видит желание. Но не то, которое бывает у людей, которые смотрят на объект вожделение. Нет, брат хочет его всего. Тело, мысли, чувства. Хочет знать, о чем думает сам Томаш в этот момент, когда руки брата касаются возбужденного члена. Оба знают, что младший не кончит, пока старший не скажет об этом. Они могут сколько угодно уговаривать себя, что ночью все по-другому, но это не так. Даже сейчас, когда они настолько близки, слово Вацлава закон и Том сделает все, чтобы тот остался доволен.

Том снова улыбается и ловит губы брата снова. Целует и прижимается к нему, ерзает, когда песок трет раны на спине и стонет, когда зубы смыкаются на его губе, оставляя след из крови. Младший уже не помнит, когда стал таким зависимым. Возможно, был всегда. Он слишком сильно хочет брата, еще с того момента, как они сидели в ванной. Он не может чувствовать его настолько близко и не почувствовать как тот засадит в него член по яйца. И Томаш знает, что Вацлав это видит. Видит и ждет, наблюдая за ним. За его движениями, нетерпеливыми перебиранием плеч по песку. Вода касается ног и набегает на голени, но это уже не остужает.
Томаш улыбается, потому что не собирается сдаваться. Он не произнесет вслух ни одной фразы, которые звучат в этот момент в фильмах определенного вида. Он будет ждать в ответ реакции Вацлава. Так происходит каждый раз. Почти, кроме тех, когда на них накатывает нежность. Сейчас же это страсть. Она сквозит в движениях и дыхании, которое рвется наружу. Даже, когда рука брата останавливается, сжимая пах, Том молчит, только кривит губы. Хочется позвать его по имени, умолять о том, чтобы это кончилось, но младший молчит, снова и снова выдерживая пытку, которую уготовил ему брат. Еще одно доказательство того, что ночь не отличается ото дня. Вацлав может делать, что и как хочет. Доводя брата до слез на глазах, заставляя тело выгибаться дугой, а змею, что была болью, а стала желанием, снова и снова сворачиваться кольцами чуть ниже живота.

Томаш улыбается и молчит, потому что знает, что если сдастся, то Вацлав начнет заново. Скорее всего, Тому придется решить проблему брата, но потом круг повториться, пока не раздастся тихий голос, который шепчет на ухо. Он как мед, будет течь с губ, а затем прервется, оставляя после себя сладкий и липкий след. Руки брата огрубели, но это снова не чувствуется, когда пальцы скользят по стволу, останавливаясь то у основания, то у головки.

Том продолжает улыбаться, даже тогда, когда чувствует, что больше не выдержит. Они достаточно редко теперь занимаются сексом, чтобы младший начинал терять контроль. Он смотрит на брата и дыхание снова и снова слетает с губ.
- Вацлав, - младший кусает губу и думает о том, что слишком много промахов сегодня совершил. Смотрит на брата и просит закончить, просит уже трахнуть его, как только брат умеет. Знает, что, скорее всего это бесполезно, но Том слишком долго молчал, чтобы просто прервать поток слов.

[NIC]Tomasz Krawczyk[/NIC][STA]   [/STA][AVA]https://40.media.tumblr.com/0440c4e21dddb266ae170cf8abd8aabc/tumblr_nsq7n2OuhN1unnp9fo2_250.png[/AVA][SGN][/SGN]

Порой, Том задается вопросом о том, почему подобные моменты стали так редки в их отношениях. Они настолько изменились за эти годы? Нет. Выросли ли настолько, что секс приелся им до конца жизни? И снова нет. Тогда почему? Стоило, наверное, обсудить это с самим Вацлавом, но не выпадало подходящего момента. И сейчас тоже был не он.

Dark hair for catching the wind, not to veil the sight of a cold world…

Порой, Том думает о том, что в такие моменты они равны, но только потому, что они все равно оставались людьми, у которых были свои слабости и желания. А если посмотреть со стороны и обдумать, то в братьях эти желания были настолько гипертрофированы, что в один момент могли бы поглотить обоих. Голод, что жил в них и пытался завоевать разум одного и второго, отчего братья научились заменять один на другой. И именно в такие моменты этот голод получал то, чего так хотел, но не в достаточном количестве. И это делало братьев равными. И именно поэтому Том не удивился, когда брат сдался. Но вопрос, кому? Играют ли они действительно друг с другом или с неизвестным кем-то, - кто живет внутри и заставляет одного брата стонать от всего того, что делает с ним другой, - и кто раз за разом выходит победителем в этом противостоянии.

First day of love never comes back

Когда оба кончают, младший  старается сильнее прижаться к старшему, хотя, казалось бы, куда уже ближе? Но это продолжается ровно до того момента, когда Вацлав решает все изменить. Томаш смотрит на него сверху вниз. Он знает, что сейчас луна светит ему в спину, так же, как и некоторое время назад в спину брата. Ее свет серебрит волосы,  выхватывая из темных прядей редкую седину, - следствие, оставленное воспитанием отца, - мягко очерчивает контуры тела. Кожа едва светится от этого, потому что она бледная, ведь младший почти всегда прячет ее под одеждой, не балуя светом солнца и пряча следы, оставленные старшими Кравчиками. Младший дает пару минут для созерцания этой картины, прежде чем снова поцеловать Вацлава.

Kiss while your lips are still red

Движения Томаша размеренные, плавные, мягкие. Похожие на те, что были у Вацлава до этого. Такие, чтобы чувствовать всю силу брата и не перешагивать ту грань, когда боль приятная, превращается в наказание. Руки старшего снова оставляют следы на спине от самого ее основания и до плеч, заставляя прогибаться сильнее, а младшего зарываются в песок по бокам от чужой головы снова и снова. Стоны никогда не были ни музыкой, ни песней, они всегда доказательство того, насколько близок к пределу человек их издающий. Для братьев это мало что значило, потому что стоны это еще и признак боли. Отдача от ее фантомного следа, что горит на коже, когда отец, будучи еще живым, прививал им свои нормы и морали. Стоны всегда были, есть и будут с ними, поэтому в какой-то момент оба брата прекратили их замечать. Но они есть, они сейчас здесь, оседают на губах и зависают в воздухе. Проходятся по водной глади, и пугают едва задремавших на ее поверхности птиц.

A passionate hour's never a wasted one

Когда они кончают снова, Томаш медленно выдыхает и прикрывает глаза, чтобы прийти в себя.  Он все еще чувствует брата, как единое продолжение себя, его руки на своих бедрах и общее знание того, что они могут продолжать. Том открывает глаза и смотрит на Вацлава. Хочет спросить о том, почему они стали такими, но молчит и только улыбается. Брат, точная копия его, лежит на песке разморенный не только сексом, но и тем, что было до него, работой в саду. Младший ложится рядом и кладет голову на его плечо. У них еще целая ночь впереди, поэтому сейчас можно никуда не спешить, а просто лежать, почти как в детстве. В те редкие минуты, когда никого не было рядом, только они и целый мир вокруг, который и не знал их секрета. Или вернее, когда они еще не знали, что в будущем им придется прятаться от родителей и даже самих себя.

Love while the night still hides the withering dawn

Томаш прижимается к Вацлаву. Ветер холодит кожу и это как контраст между ней, нагревшимся песком и теплом разгорячённых тел. Хочется смеяться, так как это еще и щекотно. Младший и начинает, как и всегда, оказываясь в подобной ситуации. От счастья ли, или из-за случившегося, а может быть и во все без причины. Кто знает? В конце концов, он просто смеется за них двоих, как и всегда.